Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё еще сложнее оттого, что сам мальчик еще никогда не был влюблен. В силу особенностей общества маленького городка, такого как Мерси, даже умеренно привлекательный человек может найти себе нужное на рынке секса, и мальчик, пусть он еще и девственник, время от времени имел такие шансы, хотя то, что он испытывал, было лишь безболезненным предчувствием любви, словом, не наполненным содержанием. Он задумывается, не ущербен ли он в этом. Есть ли какая-то часть мозга, ответственная за любовь, та, что в его случае совершенно не работает? В мире только и говорят, что о любви – на радио, в кино, на страницах романов. Романтическая любовь – один из наиболее общих культурных контекстов, но, похоже, у него иммунитет к ней. Таким образом, хотя ему только предстоит испытать боль, приходящую вместе с любовью, он уже испытал боль иного рода, с ней связанную, – страх прожить жизнь без любви.
Мать мальчика встречает их на кухне. Он ожидает, что она уже одета и готова ехать, но на ней цветастое домашнее платье и махровые тапочки. По некоему негласному соглашению было решено, что до автостанции его проводит только отец.
– Я тебе ланч собрала, – заявляет она.
И сует ему в руки бумажный пакет. Мальчик разворачивает верхний край. Бутерброд с арахисовым маслом в промасленной бумаге, нарезанная морковка в маленьком пакетике, пинта молока, коробка барнумовских «Энимал Крекерс». Ему восемнадцать, он десять таких пакетов может умять и остаться голодным. Это ланч для ребенка, однако он чувствует совершенную благодарность за этот маленький подарок. Кто знает, когда еще ему мать ланч сделает?
– У тебя достаточно денег? Гарольд, ты ему что-нибудь дал?
– Всё хорошо, мама. У меня с лета достаточно осталось.
Глаза матери наполняются слезами.
– Ой, обещала же я себе этого не делать.
Она машет руками перед своим лицом.
– Лорейн, не смей плакать, я тебе говорю.
Он делает шаг навстречу, в ее мягкие объятия. Она плотная женщина, уж обнимет, так обнимет. Он вдыхает ее запах – запах пыли, сладкий запах цветов, химический запах лака для волос и еле заметный запах никотина от сигареты, которую она выкурила после завтрака.
– Можешь уже отпустить его. Иначе мы опоздаем.
– Гарвард. Мой Тимоти отправляется в Гарвард. Поверить не могу.
Дорога до автобусной станции по провинциальному шоссе занимает тридцать минут. Машина, «Бьюик Ле-Сейбр» последней модели, с мягкой подвеской и бархатным салоном, будто плывет над дорогой. Отец позволяет себе это, каждые два года на подъездной дороге у их дома появляется новый «Ле-Сейбр», совершенно неотличимый от предыдущего. Миновав крайние дома, они выезжают в поля, засаженные кукурузой. Перед лобовым стеклом машины вьются птицы. То тут, то там виднеются фермерские дома, некоторые – хорошо ухоженные, другие в полной разрухе, с облезающей краской, покосившимся фундаментом, мягкой мебелью на крыльце и брошенными во дворе игрушками. Всякий раз, как мальчик видит это, его сердце наполняется теплом.
– Послушай, – начинает отец, когда они подъезжают к автостанции, – есть кое-что, что я тебе хотел сказать.
Вот оно, думает мальчик. Неизбежное заявление, каким бы оно ни было, – настоящая причина того, что они оставили мать дома. Что же это? Не про девочек и не про секс – был у них один неловкий разговор, когда ему было тринадцать, и с тех пор они этой темы не касались. Учиться усерднее? Не давать себе передышки? Но обо всём этом они тоже уже говорили.
Его отец прокашливается.
– Не хотел раньше этого говорить. Ну, может быть, и стоило. Наверное, надо было. Я просто пытаюсь сказать, сын, что твоя судьба – вершить большие дела. Великие дела. Я всегда это знал насчет тебя.
– Обещаю, сделаю всё, что смогу.
– Я знаю, что сделаешь. Я на самом деле не это хотел сказать.
Отец отводит взгляд.
– Я хочу сказать, что здесь тебе больше не место.
Его фраза вводит мальчика в замешательство. Что хотел сказать отец?
– Это не значит, что мы не любим тебя, – продолжает мужчина. – Напротив. Мы просто желаем тебе лучшего.
– Я не понимаю.
– На каникулы, окей. Было бы странно, если бы ты не был здесь на Рождество. Сам знаешь, какая у тебя мать. Но в остальных случаях…
– Ты хочешь сказать мне, что не желаешь, чтобы я возвращался домой?
Отец начинает говорить быстро, слова льются из него потоком.
– Ты можешь приезжать, конечно же. Или мы можем навещать тебя. Скажем, раз в две недели. Или раз в месяц.
Мальчик понятия не имеет, к чему всё это. А еще он улавливает в словах отца оттенок фальши, наигранную твердость. Так, будто он читает текст по бумажке.
– Поверить не могу, что ты это говоришь.
– Я знаю, что, наверное, тяжело это слышать. Но тут действительно ничего не поделать.
– Что ты имеешь в виду, ничего не поделать? Как так может быть?
Отец делает глубокий вдох.
– Слушай, ты еще меня поблагодаришь потом. Поверь мне, окей? Может, сейчас ты так не думаешь, но у тебя вся жизнь впереди. В этом смысл.
– Не в этом смысл, черт его дери!
– Эй, придержи язык. Нет повода так говорить.
Внезапно мальчик понимает, что готов расплакаться. Его отъезд стал изгнанием. Его отец больше ничего не говорит, и мальчик понимает, что они достигли края. Больше он от него ничего не добьется. «Мы просто желаем тебе лучшего. У тебя вся жизнь впереди». То, что на самом деле думает и чувствует его отец, скрыто за этой баррикадой из штампов.
– Вытри слезы, сын. Нет никакой причины делать из мухи слона.
– А что насчет мамы? Она тоже так думает?
Его отец задумывается, и мальчик замечает на его лице тень боли. Намек на что-то настоящее, истинное, но в следующее мгновение он пропадает.
– Тебе не надо о ней беспокоиться. Она понимает.
Машина останавливается. Мальчик подымает взгляд и с удивлением осознаёт, что они уже на автостанции. Три перрона, у одного из них стоит автобус, в который садятся пассажиры.
– Билет достал?
Лишенный дара речи, мальчик кивает, и отец протягивает руку. Ощущение такое, будто его выгоняют с работы. Отец сжимает его пальцы сразу, прежде чем мальчик успевает ответить на пожатие, до боли. Неловко и стыдно, и они оба чувствуют облегчение, когда рукопожатие заканчивается.
– Теперь иди, – говорит отец с неискренней радостью на лице. – Лучше тебе не опаздывать на автобус.
Уже ничего не спасешь и не изменишь. Мальчик вылезает из машины, всё еще прижимая к себе бумажный пакет с ланчем. Будто тотемный предмет, последний кусочек детства, из которого он не уезжает даже, а изгоняется. Достав из багажника чемодан, он на мгновение останавливается в ожидании, выйдет отец из «Бьюика» или нет. Может, в качестве последнего примирительного жеста он донесет его чемодан до автобуса, может, даже обнимет на прощание. Но этого не происходит. Мальчик подходит к автобусу, ставит чемодан в один из багажных отсеков и встает в очередь на вход.